Он понимал, что загнал ее в угол, получив уязвленного, сердитого, испуганного и страдающего котенка. Коготки выпущены, а в глазах блестят слезы. Менее чем за полчаса он глубоко ее обидел, сравнив кареглазого ангела со шлюхой. Самое скверное, он действительно не помнил того, что было между ними ночью.

«Если она такая разъяренная, ты наверняка ее соблазнил… Эмерсон, ты идиот высочайшей пробы! Можешь попрощаться со своей научной карьерой».

Пока Габриель медленно и тяжко размышлял, Джулия похватала свою одежду, вбежала в гостевую комнату и закрылась на задвижку.

Она стянула с себя его трусы, презрительно швырнув их на пол. Ее носки почти высохли, а джинсы были еще сыроваты. Ничего, высохнут на ней. Только сейчас Джулия сообразила, что ее черный лифчик остался лежать на сушилке. Немного подумав, она решила не ходить за лифчиком. «Может добавить в свою коллекцию… козел». Футболку она переодевать не стала. Ее собственная не досохла. К тому же его футболка была плотнее. А если он посмеет потребовать свою драгоценную футболку, она выцарапает ему глаза.

Закончив одеваться, Джулия подошла к двери и прислушалась. Тихо. Но тишина бывает обманчивой. Решив немного выждать, она стала обдумывать случившееся.

Надо признать: она сорвалась, и сорвалась по-глупому. Она ведь знала, каким может быть Габриель. Достаточно вспомнить разбитый кофейный столик и кровь на ковре в гостиной Кларков. Она всегда была уверена, что Габриель не посмеет поднять на нее руку, однако она не знала, на что способен взбешенный профессор Эмерсон.

Но и он узнал, на что она способна, если ее разозлить. До сих пор ей приходилось лишь подавлять свою злость на него. А злость не рассасывалась и никуда не уходила. Злость накапливалась и сегодня вырвалась наружу.

Хватит цепляться за девчоночьи мечты. Нужно раз и навсегда выбросить этого человека из своей жизни. Она потратила столько лет, тоскуя по призраку. Ее призрачный Габриель был идеален. Но того Габриеля нет. Возможно, что и не было. Зато есть профессор Эмерсон, на которого она сегодня достаточно накричала, обругав на нескольких языках. Самое лучшее — поскорее убраться из его логова. А осколки в гостиной пусть убирает сам.

Пока Джулия одевалась, Габриель добрел до кухни, мучительно раздумывая, чем унять раскалывающуюся голову. Естественно, не таблетками от головной боли, ибо похмельная головная боль — состояние особое. Он открыл дверцу холодильника, заглянул в ярко освещенные недра и почти сразу же наткнулся на белый подносик. На милый белый подносик, где стоял стакан апельсинового сока и… коктейль.

Габриель извлек подносик на стол. Черт побери, а эта мисс Митчелл — заботливая девушка. Надо же, приготовила ему коктейль. Габриель понюхал содержимое бокала, попробовал на вкус и залпом проглотил. Он остановился, закрыл глаза и слегка улыбнулся, чувствуя, как головная боль начинает сдавать позиции.

Его взгляд упал на пустую тарелку и неуклюжий конвертик, сложенный из салфетки, внутри которого находились столовые приборы. Похоже, его собирались кормить завтраком. Если женщина кормит мужчину завтраком и он ей не муж, не жених и не брат, чаще всего это говорит о том, что ей с ним было хорошо в постели. Получается, он все-таки соблазнил мисс Митчелл? Ему опять стало тошно.

Сок он пить не стал, но взял бумажку, прислоненную к стакану. Что за черт? И что за манера обращения к нему? Габриель несколько раз перечитал послание, зацепившись за последние слова:

Он раздраженно откинул бумажный квадратик. Чем не доказательство, что он затащил ее в постель? Девчонка влюбилась в него. В таком случае ему было легко убедить ее расстаться с невинностью. Студентки часто влюбляются в преподавателей, точнее, в свои романтические представления о преподавателях. Банальный случай: Джулианна воспринимала его сквозь призму своей будущей диссертации. Он — Данте, она — Беатриче. Ситуация простая, но невозможная в стенах университета. Припомнить бы, что он говорил в пьяном угаре. Наверное, нес романтическую чепуху, пудря мозги доверчивой мисс Митчелл. Хватит. «Что скажет Рейчел, когда узнает?»

Проклиная себя за утрату самообладания, Габриель прошел мимо закрытой двери гостевой комнаты, держа путь в спальню. Трезвеющий мозг посылал ему отрывочные картины вчерашнего вечера. Он вспомнил, как целовал Джулианну в коридоре. Вспомнил, как искренне хотел ее, наслаждаясь сладостью ее губ, ее теплым дыханием и даже тем, как она дрожала от его прикосновения. Момента совокупления он не помнил, как не помнил и момента наслаждения ее наготой. Зато он помнил ее руку у себя на щеке. Помнил ее слова, когда она умоляла его выйти из тьмы к свету. У нее было лицо ангела. Прекрасного кареглазого ангела.

«Она явилась меня спасти, а я? Сорвал цветок ее девственности и даже не помню этого. Но она заслуживает, чтобы с нею обращались как с ангелом».

Измученная душа Габриеля застонала. Он нацепил на себя джинсы, старую футболку, после чего стал искать очки. Прежде чем выйти из спальни, он, сам не зная зачем, вдруг поднял голову к репродукции с картины Холидея.

«Беатриче».

Габриель почти вплотную подошел к стене, где она висела. От прекрасного лица и грациозной фигуры исходило спокойствие. Его кареглазый ангел. Ему показалось, он что-то вспомнил. Мимолетный образ… Почудилось. Остатки пьяного угара. Галлюцинация.

Джулия приоткрыла дверь в коридор. Пусто. Она на цыпочках прошла в кухню, где оставила кроссовки, быстро обулась, собрала все вещи и направилась в прихожую. Возле входной двери ее ждал Габриель.

«Scheisse!» [17]

— Вы не уйдете, пока не ответите на мои вопросы.

— Откройте дверь, иначе я вызову полицию.

— Вызывайте. Я им скажу, что вы вломились ко мне в квартиру.

— А я им скажу, что вы силой удерживали меня у себя и причинили мне вред.

Джулия спохватилась: она опять говорит не подумав. Угрожает ему. Даже шантажирует. А ведь все, что происходило у него в спальне, было прекрасно и целомудренно. Только потом они оба постарались превратить их прекрасную ночь в груду осколков.

— Джулианна, пожалуйста, скажите, что я не… — Его глаза потухли, а лицо перекосила болезненная гримаса. — Пожалуйста, скажите, что я не был… с вами груб. — Он почти позеленел. У него дрожали руки. — Я действительно сделал вам… больно?

Джулия закрыла глаза. Она не могла на него смотреть. Ей хотелось поскорее вырваться из его квартиры.

— Вы сделали мне больно, но не физически. Вам хотелось, чтобы я помогла вам лечь. Потом вы попросили, чтобы я осталась. Не для ваших телесных утех, а как друг. Ночью вы вели себя как джентльмен, чего не скажешь про утро. Печально признаваться, но пьяным вы мне нравитесь больше, чем трезвым.

— Вы ошибаетесь, Джулианна, — возразил Габриель. — Я и сейчас еще не протрезвел. Но сейчас я вам совсем не нравлюсь. Мне все равно. Главное, я не был вашим первым мужчиной. — (Джулия брезгливо поморщилась.) — И все-таки почему на вас моя одежда?

Габриель честно старался не пялиться на ее соски, очень уж рельефно проступавшие под футболкой, но ничего не мог с собой поделать.

— Это что, тонкий профессорский юмор? Или вы действительно ничего не помните? — хмуро спросила она.

— У меня бывают провалы в памяти… когда я напиваюсь. Сам не понимаю…

Джулии стало невыносимо слушать его бормотания.

— Вас вчера выворачивало. Дважды. Один раз — прямо на меня. Вот вам и объяснение.

Ей показалось, что Габриель что-то вспомнил. Лицо его перекосилось очередной болезненной гримасой.

— Простите. Я хочу извиниться за все, что тут наговорил. Сам не понимаю, как это из меня полезло. Я не хотел вас оскорблять. Увидел вас… здесь… в таком виде. Я подумал, что мы… — Он вяло махнул рукой.

— Не порите чушь! — бросила ему Джулия.