— И все-таки откуда у тебя мое фото?

— Если помнишь, в комнате Рейчел была доска для всякой всячины. Она пришпиливала туда снимки, открытки, вырезки, напоминания сделать то-то и то-то. Твой снимок оттуда. Едва я его увидела, я…

— Ты выпросила его у Рейчел?

Джулия покачала головой.

— Значит, попросту стянула?

— Да. Я все понимаю: красть нехорошо. Но ты на том снимке так потрясающе улыбаешься. Габриель, мне было всего семнадцать. Глупая девчонка.

— Глупая или без памяти влюбившаяся?

— Думаю, ты знаешь, — ответила она, упираясь глазами в пол.

— У Рейчел в мобильнике неплохая камера. Вот она и нащелкала, когда была в Торонто. Этот снимок — мой самый любимый.

— Ты на нем… очень красивый.

Габриель вернул фото на комод.

— О чем ты задумалась? Расскажи.

— О том, как ты смотрел на меня, когда мы танцевали… Мне это непонятно.

— Чего же тут непонятного? Ты красивая женщина. Как еще на тебя смотреть? Кстати, я всегда на тебя так смотрю. Даже сейчас. — Он откинул ей волосы со лба. — Покидаю тебя на несколько минут.

Он ушел в ванную, быстро переоделся и лег, ожидая Джулию. Она сделала то же самое. Увидев ее на пороге двери, Габриель приподнялся на локте.

— Стой, где стоишь. Дай полюбоваться.

Джулия критически осмотрела свой ночной наряд. Честно говоря, она не знала, что надеть. Все ее пижамы были не только старыми, но и слишком детскими. Ночных рубашек у нее не было. Да ей бы и не хватило смелости улечься с Габриелем в таком наряде. Сейчас на ней была синяя футболка, довольно просторная и напрочь скрывавшая все округлости груди, а также спортивные трусы с эмблемой Университета Святого Иосифа.

— Налюбовался?

— Ты бесподобна.

Джулия скорчила ему рожу и потянулась к выключателю.

— Подожди еще немного. В ореоле света ты похожа на ангела.

Она молча кивнула, потом все-таки погасила свет и легла рядом с Габриелем.

Они обнялись. Габриель тоже был в футболке и спортивных трусах. «Ну мы и парочка!»

Когда они вдоволь наобнимались и Джулия улеглась ему на грудь, Габриель вдруг сказал:

— Меня огорчает твое одиночество.

— Где ты его увидел? — засмеялась Джулия.

— Помнишь, мы говорили по телефону? Ты сказала, что тебе одиноко в чужом городе, где у тебя совсем нет друзей.

Она помнила тот разговор и считала тему исчерпанной.

— Хочешь, я куплю тебе котенка или кролика? Все-таки живое существо.

— Габриель, я благодарна тебе за заботу, но зачем попусту тратить деньги?

— Это не попусту. Мне не жалко никаких денег. Только бы ты улыбалась, — сказал он, целуя ей волосы.

— Доброта стоит больше всех сокровищ мира.

— Доброта — само собой. Ты ее получишь, и в избытке.

— О большем я не прошу.

— Джулианна, оставайся на все выходные. Со мной.

— Вот возьму и останусь, — почти не раздумывая, ответила Джулия.

— Слушай, а может, лучше аквариум с рыбками?

— Побереги деньги. Я иногда цветы поливать забываю, а тут — живность. Представляешь, что за жизнь будет у котенка, которому целыми днями придется ждать хозяйку?

— Тогда позволь мне просто заботиться о тебе, — прошептал Габриель.

— Габриель, а я действительно тебе так нужна?

— Мне нужна только ты. — (Она положила голову ему на грудь и улыбнулась.) — А если серьезно, жизнь без тебя — это долгая беззвездная ночь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу и переплетя ноги, словно любовники, на широкой кровати под шелковым одеялом цвета голубого льда и белоснежными простынями. Женщина беспокойно ворочалась и что-то бормотала во сне, тогда как мужчина лежал молча и наслаждался тем, что она рядом.

А ведь минувшим вечером он мог потерять ее. Он понимал: у него был один шанс из тысячи. Джулия могла не простить его и отвергнуть его темную сторону. А она простила и не отвергла. Значит, надежда все-таки есть…

— Габриель?

Он не ответил, думая, что это она во сне. Было три часа ночи, и сейчас спальню освещало лишь городское зарево, пробивавшееся сквозь шторы.

— Габриель? — повторила Джулия, переворачиваясь на живот. — Ты что, не спишь?

— Да. Все хорошо, милая. Ты спи, еще совсем рано. — Он поцеловал ее и провел рукой по ее волосам.

— По-моему, я уже выспалась, — сказала Джулия, приподнимаясь на локте.

— Похоже, и я.

— Давай поговорим.

— Давай, — согласился он и тоже перевернулся на живот. — Тебя что-то тревожит?

— Нет. Я просто хотела тебя спросить: ты сейчас счастливее, чем раньше?

Габриель легонько щелкнул ее по носу:

— Ну кто же задает посреди ночи такие серьезные вопросы?

— Помнишь, ты говорил, что весь прошлый год тебе было плохо? Вот я и спросила: а теперь ты счастлив?

— Я слишком мало знаю о счастье. А что ты скажешь про себя?

— Я пытаюсь быть счастливой, — сказала Джулия, теребя пальцами край простыни. — Пытаюсь радоваться мелочам, собирать счастье по крупицам. Твой пирог подарил мне много крупиц счастья.

— Если бы я это знал, то давно угостил бы тебя яблочным пирогом. И не раз.

— А ты сейчас можешь назвать себя счастливым?

— Трудно быть счастливым тому, кто продал свое первородство за чечевичную похлебку.

— Вот уж не ожидала услышать от тебя цитату из Библии, — призналась Джулия.

— Что тебя удивляет? Джулианна, я же не язычник. Меня растили добропорядочным христианином. Ричард и Грейс были очень верующими людьми. Ты этого не знала?

Она кивнула. Знала, но забыла.

— И за эти годы я не потерял веру, — без тени иронии продолжал Габриель. — Но я не живу по заповедям, хотя на семинарах постоянно говорю об их значимости. Типичное поведение лицемера.

— Все верующие в какой-то степени лицемеры. Ведь никто из нас не живет по заповедям. У меня та же история: веру не потеряла, но особой набожности нет. К мессе хожу, только если мне совсем плохо или по праздникам: на Рождество, на Пасху. — Джулия нашла его руку и крепко сжала. — Если ты продолжаешь верить, у тебя должна оставаться надежда. Надежда на счастье.

Габриель осторожно разжал ее пальцы, снова перевернулся на спину и, глядя в потолок, сказал:

— Должна. Но я потерял свою душу.

— Габриель, не пугай меня. Как можно потерять душу?

— Рядом с тобой лежит один из немногих, кто совершил настоящий смертный грех.

— О чем ты говоришь?

— Не знаю, кто решил назвать меня Габриелем, — вздохнул он. — Какая горькая ирония: меня назвали именем ангела, а я ближе к дьяволу. Я перешел черту и едва ли могу просить об отпущении грехов. Я делал непростительные вещи.

— Ты говоришь про те… с Энн Сингер?

— Эх, если бы они были моими единственными грехами! Нет, Джулианна, я делал кое-что похуже. Я не преувеличиваю. Хотя бы здесь поверь мне на слово.

Джулия подвинулась к нему. Даже в густых сумерках спальни Габриель видел, как она расстроена услышанным. Она молчала, обдумывая его слова, а он нежно гладил ей руку.

— Я знаю: мои тайны мешают нашим отношениям. Я не смогу хранить их постоянно. Когда-нибудь я расскажу тебе все. Но не сейчас. Пожалуйста, дай мне немного времени. — Он медленно выдохнул и уже тише добавил: — Обещаю: интимной близости у нас не будет до тех пор, пока я не расскажу тебе все. Ты должна знать, кому отдаешься.

— А ты не думаешь, что говорить об интимной близости… рановато?

— В самом деле?

— Габриель, мы только начинаем узнавать друг друга. И уже… сюрпризы.

Он вздрогнул, но ответил:

— Джулианна, ты должна знать мои намерения. Я не собираюсь соблазнить тебя и исчезнуть. И я не хочу сначала достичь близости с тобой и лишь тогда вывернуть себя наизнанку. Я стараюсь быть добрым к тебе. Во всем.

Слова Габриеля были похожи на клятву, принесенную осмысленно и в согласии с собой. Ему было мало поцелуев, объятий и этих «ночевок» в одной постели. Но сейчас он яснее, чем когда-либо, понимал: он не вправе взять ее девственность раньше, чем расскажет о себе все. То, что Джулия не бросила его, узнав о его отношениях с Энн, вселяло надежду. И все же Габриель боялся, что дальнейшая исповедь отпугнет ее. Она могла бы найти себе и более достойного мужчину. Но одна только мысль, что его Джулианна может быть с кем-то другим, заставляла его сердце биться в рваном, прерывистом ритме.