Зрелище Габриеля, лакомящегося тортом, было чистейшей эротикой. Габриель наслаждался каждым кусочком. Он облизывал губы и вилку. Время от времени он закрывал глаза и стонал. Звуки эти показались ей очень знакомыми. Все движения были медленными и очень чувственными. Поедание стремительно уменьшавшегося куска подчинялось некоему завораживающему ритму. И Габриель об этом знал. Его глаза сверкали, вовлекая в этот ритм глаза Джулии.

Ей вдруг стало жарко, потом душно. Щеки горели. Дыхание сделалось шумным и напряженным. По лбу заструились капельки пота. А о том, что у нее делалось внизу, Джулия боялась даже думать…

«Что он вытворяет со мной? Это ведь похоже на…»

— Джулия, последний шанс.

Вилка в его руке выделывала замысловатые па на уровне ее глаз.

Джулия пыталась сопротивляться. Пыталась отворачиваться. Но когда она открыла рот, чтобы заявить об отказе, ее язык мгновенно соприкоснулся с шоколадным чудом.

— Ну ведь вкусно же, правда? — вполголоса бормотал Габриель, показывая свои белые, безупречные зубы. — Вот и мой котеночек попробовал вкусненького.

Джулия покраснела еще сильнее и провела пальцами по губам, собирая последние крошки. Габриель был прав: такого вкусного торта она еще не ела.

— Ну и зачем ты противилась? Видишь, как приятно, когда о тебе заботятся? — прошептал он. — Особенно когда это делаю я. Верно?

Джулия начинала сомневаться, а был ли у нее шанс воспротивиться соблазну. Все, что Габриель говорил о ее добродетели, таинственным образом выветрилось у нее из головы.

Он взял ее руку и поднес к своим губам.

— У тебя на пальцах остались драгоценные крупинки шоколада, — промурлыкал Габриель, глядя на нее сквозь полуопущенные ресницы. — Можно, я ими полакомлюсь?

Джулия шумно вдохнула. Она не совсем понимала, что он затеял, а потому промолчала.

Лукаво улыбаясь и принимая ее молчание за согласие, Габриель медленно облизал все ее пальцы, поцеловав кончик каждого из них.

Джулия закусила губу, чтобы не застонать. Ей казалось, что у нее вот-вот вспыхнет все тело. «Габриель, паршивец, ты ведь уже трахаешь меня». Когда слизывание шоколадных крошек завершилось, Джулия закрыла глаза и отерла пот со лба.

Габриель молча смотрел на нее. Время остановилось.

— Ты совсем устала, — вдруг произнес он и загасил свечи. — Пора в постель.

— А как насчет разговора? — напомнила ему Джулия.

— Мы оба очень устали, чтобы вести его сегодня. Разговор нам предстоит долгий, и начинать его надо на свежую голову.

— Габриель, пожалуйста, не делай… этого, — тихим, отчаявшимся голосом попросила Джулия.

— Одна ночь. Проведи со мной одну ночь, и, если завтра ты захочешь уйти, я не стану тебя удерживать. — Габриель бережно подхватил ее на руки и крепко прижал к себе.

Джулия чувствовала, как тают последние крупицы ее самообладания. Совсем как крошки шоколада. У нее не осталось сил. Он выжал ее, умело лишив способности к сопротивлению. Возможно, причиной тому было выпитое шампанское, а может, события этого сумбурного, взрывного дня. Но что толку искать объяснения, если она уже не может ему противиться? У нее колотилось сердце. Жар, бушевавший внутри, грозил расплавить все, что там находилось. Ее разум мог не хотеть Габриеля, ее душа могла не хотеть Габриеля… но ее женская природа, ее лоно… они жаждали его.

«Он поглотит меня, телесно и душевно».

В мечтах и снах она отдавала свою девственность только Габриелю. Но не в таком состоянии. Ей казалось, что это должно происходить спокойнее и торжественнее. Не с затаенным отчаянием, прячущимся в дальнем углу ее сознания. И не с загадочным блеском в его глазах.

Габриель отнес ее в свою спальню и осторожно уложил посередине громоздкой средневековой кровати. Потом зажег свечи, расставив их в разных местах спальни: на ночном столике, на комоде и под изображениями Данте и Беатриче. Выключив электрический свет, Габриель отправился в ванную.

Джулия хотела еще раз взглянуть на те фотографии, но их не было. Ни одной из шести. Пустые стены. Только репродукция с картины Холидея, шесть крючков и кусочки проволоки.

«Зачем он снял фотографии? И когда?»

Джулия обрадовалась, что фотографий больше нет. При свечах они смотрелись бы еще чувственнее, обнажая всю темную силу зова плоти и показывая Джулии, что и ее скоро ждет такая же судьба. Нагая, безымянная, безликая, лишенная души. Джулия лишь надеялась, что в первый раз у них не будет так, как у пары на шестом снимке.

Неужели этого он и хотел? Неужели этого добивался? Сорвать с нее одежду, перевернуть на живот, навалиться на нее сзади… даже не заглянув ей в глаза. Неужели, забирая ее девственность, он даже не поцелует ее? Что ее ждет? Агрессия прорвавшейся похоти? Вечное мужское желание подчинить женщину себе? Не считая исчезнувших фотографий, Джулия ничего не знала о сексуальных пристрастиях Габриеля. Но ведь он сам с предельной откровенностью обрисовал ей свои отношения с женщинами, сказав, что трахается с ними. Не спит, не вступает в интимные отношения, а попросту трахается.

Джулия была на грани паники. Она судорожно хватала ртом воздух. В мозг ввинтился гнусный голос, который она предпочла бы никогда не слышать. Этот голос изводил ее призывами трахаться, как животные. Как скоты.

Габриель вернулся, одетый в темно-зеленую футболку и пижамные брюки в синюю и зеленую клетку. Он принес стакан воды, который поставил на ночной столик. До этого момента Джулия лежала на одеяле. Габриель откинул край одеяла и приступил к тому, чего она так страшилась, — к ее раздеванию.

Джулия дернулась, но он сделал вид, что не заметил этого. Он прилег на бок, возле ее ног, подтянув их к своей груди. Он неторопливо расшнуровал ее кроссовки, снял их, затем снял носки, нежно массируя ей ступни, пятки и пальцы ног. Джулия стиснула зубы, но все равно не сдержалась и застонала.

— Расслабься, Джулианна. Не противься. Все будет замечательно.

Он произнес эти слова несколько раз, обращаясь не столько к ней, сколько к самому себе. Он еще что-то говорил, и в какой-то момент Джулии показалось, что она услышала «la sua immagine». [27] Но может, только показалось. Голос у него был совсем тихий, будто он шептал молитву.

Кого он имел в виду? Ее или Беатриче? И к каким богам обольщения он сейчас взывал? Джулия тоже обратилась к ним, прося уберечь ее и Габриеля от поспешных и необдуманных поступков.

«Умоляю, не дайте ему поглотить меня».

— О, что я вспомнил. Тебе, кажется, в прошлый раз понравились мои трусы с эмблемой колледжа Святой Магдалины. Если захочешь их надеть, они в верхнем ящике комода. Мне они все равно малы.

— Твои снимки… Я про те, что здесь висели. Ты хочешь, чтобы и у нас так было?

Его руки замерли на ее ступнях.

— Ты о чем?

Ее глаза метались между стеной, где раньше висел шестой снимок, и Габриелем. Удивление на его лице быстро сменилось ужасом.

— С чего ты взяла? За кого ты меня принимаешь? — шепотом трагика спросил он. — В постели, между прочим, еще и спят. Особенно когда сильно устанут. Я не хочу снова тебя потерять, даже не успев поговорить с тобой. — Он заставил себя улыбнуться. — Когда переодевался, я думал не о том, как отнять у тебя девственность, а о том, каким завтраком тебя накормить утром. Я ведь не дикарь.

Джулия не отвечала. Тогда Габриель прикрыл ее одеялом, подоткнув концы, как это делают маленьким детям. Он осторожно поцеловал ее в лоб и откинул волосы с лица.

— Попробуем простить друг друга, — сказал он. — Нам обоим было больно, и мы оба столько лет потратили впустую. Давай больше не тратить понапрасну ни одного дня и не торопиться с выводами. — Он встал, потер себе глаза костяшками пальцев. — Быть может, завтра ты вообще не захочешь со мной говорить, — пробормотал он. Затем он вытянулся по стойке «смирно» и слегка улыбнулся. — Если что-то понадобится, позови.

Когда он ушел, Джулия сняла с себя верхнюю одежду. Она ворочалась на непривычно широкой кровати. Габриель еще не ложился. Он включил музыку, что-то из классики. Джулия попыталась угадать, но вещь была ей незнакома. Звуки неслись, как водопад, увлекая ее в сон.